— У меня спрашивать нечего. Я ее едва знаю. Береника Ханзен, явилась к тетке из какой-то деревушки во владениях герцога… Больше ничего о ней сказать не могу. Что касается подозрений Бруно… Не знаю. Не замечал.
— Ну, выгодой это называть было бы слишком громко…
Ужин прошел напряженно; лишь ближе к полуночи, когда хозяйка отошла ко сну, покинув их наедине с пивом, разговор, возвратившийся все к той же теме, все-таки наладился. Без доскональностей (половина из коих относилась к категории «секретно, для внутреннего пользования», а половина была просто слишком неприятна и слишком еще свежа в памяти, чтобы говорить об этом) Курт поведал историю своего первого дела, увенчавшегося столь досадным образом. Ланц не стал изображать сострадающих вздохов, а лишь передернул плечами: «Бывает», что странным образом напряженность сняло.
— Понимаю, — выдавил переписчик, — но что я могу сделать — я не могу вспомнить, от кого я услышал это.
— Что-то я не вполне понял, — произнес он медленно. — Ты что же — обвиняешь меня в том, что я недобросовестно веду дело?
Бруно, когда он вернулся к комнате умершего, обнаружился вставшим у самой двери, привалившись к ней спиной; напротив него, упершись кулаками в бока, стоял недовольный парень и увлеченно, едва ли не зло, что-то доказывал.