Однако перед нами по-прежнему стоит фундаментальный вопрос о том, почему гораздо больше этих непосредственных преимуществ было не у Нового Света, а именно у Европы. Почему не инки изобрели ружья и стальные мечи, не ездили верхом на животных, не менее устрашающих, чем лошади, не создали океанские суда и сложную политическую организацию, не несли в себе заболевания, смертельные для европейского организма, не могли пользоваться зафиксированным письменно опытом многотысячелетней истории? Эти вопросы затрагивают уже не причины ближайшего порядка, о которых рассказывалось в настоящей главе, а исходные причины — которым и будут посвящены две оставшиеся части книги.
Бродячие общины файу и современные государства занимают два крайних положения на шкале социальной организации. Разница между сегодняшними США и файу определяется наличием или отсутствием таких вещей, как профессиональная полиция, города, деньги, статусное расслоение между богатыми и бедными и еще множества других политических, экономических и социальных институтов. Как возникали все эти учреждения — все вместе или одни из них предшествовали другим? Для ответа на этот вопрос мы прибегнем к сравнению современных обществ разной степени организованности, анализу письменных и археологических данных об обществах прошлого и наблюдению за трансформацией общественных институтов в ходе истории.
Задолго до того, как колесо стало работать на преобразование природной энергии, евразийцы сделали его основой почти всякого передвижения грузов — не только в составе гужевых повозок, но и в тачках, приспособлениях, позволяющих одному человеку или группе людей, используя только собственную силу, перемещать гораздо больший вес. Евразийцы также нашли применение колесу в гончарном деле и в составе часовых механизмов. Ни одно из этих употреблений колеса, насколько мы можем судить, не было известно коренным американцам: единственный обнаруженный пример его использования в Америке — это мексиканские глиняные игрушки.
Не наступи ночь, не многие из индейского войска, которого было больше 40 000, остались бы в живых. Шесть или семь тысяч индейцев полегли мертвыми и еще много более того имели руку отсеченную или иные раны. Сам Атауальпа признал, что мы убили в битве 7000 его человек. Один муж, убитый на носилках, был его министром, повелителем Чинчи, которого он очень любил. Все индейцы, что несли носилки Атауальпы, оказались высокими вождями и советниками. Они до единого были убиты, как и прочие, которых несли на других носилках и подвесных ложах. Повелитель Кахамарки также был убит, и другие, но их число было столь велико, что нельзя было сосчитать, ибо все, кто прислуживал Атауальпе, были знатными вельможами. Необычайно было видеть, что столь могущественный правитель был пленен в столь короткое время, собрав для битвы столь сильное войско. Поистине то содеялось не одной нашей силой, ибо числом мы были ничтожны. То содеялось по милости Божией, которая велика есть.
Распространение австронезийских языков по северному побережью самой Новой Гвинеи и даже по крупнейшим островам архипелага Бисмарка и Соломонова архипелага должно было произойти позже периода культуры лапита, потому что ее стоянки сосредоточены главным образом на мелких островках архипелага Бисмарка. Лишь в начале нашей эры керамика, наследующая черты культуры лапита, появляется на южной стороне юго-восточного полуострова Новой Гвинеи. В конце XIX в., когда европейцы начали изучать Новую Гвинею, народы всей остальной части южного побережья острова говорили только на папуасских языках — хотя австронезийские популяции обитали не только на юго-восточном полуострове, но и на островных группах Ару и Кей, в 70-80 милях от южного берега западной Новой Гвинеи. Несмотря на то что австронезийцы, как мы видим, имели в распоряжении тысячи лет, чтобы со своих близлежащих территорий колонизировать внутреннюю часть Новой Гвинеи и ее южное побережье, они этого так и не сделали. Даже колонизация ими прибрежной полосы северной Новой Гвинеи оставила больше языковых следов, чем генетических: у всех современных народов этих мест преобладают новогвинейские гены. Скорее всего, некоторые из этих народов попросту усвоили австронезийские языки, чтобы общаться с челноками-торговцами, которые поддерживали связь между островами.