— Так. Встали. Выходим, — голос офицера был сух и деловит.
Глаза друга пугали. Они горели безумным огнем и явно ничего не видели. Когда Иван выдрал дубину у Серого и, словно лось, ломанулся сквозь рощу, вождь понял — все по-взрослому. Все планы позиционной войны при помощи щитов рухнули. Будет тупое мочилово.
— Думаю, это умно. И храбро. — Алина со смехом вскочила, взъерошила мужу волосы и принялась стягивать с себя джинсы. — И сейчас ты сам поймешь, что ты настоящий мужчина!
Левый глаз потихоньку начинал пульсировать болью. Иваныч тихо матюгнулся. Еще вечером, перед ужином, он почувствовал, что его знобит. В надежде, что просто перегрелся на солнце, таксист решил не обращать на это внимания и ничего не сказал Ивану. Но, проснувшись, он с ужасом понял, что озноб только усилился. Хуже всего была тошнотворная слабость. Иванычу показалось, что все его тело словно накрыто тяжелой периной, — он едва смог пошевелить рукой. Несколько минут старик просто лежал, прислушиваясь к своему организму. Постепенно страх куда-то испарился, и голова стала совершенно ясной.
«Нет, ну бывало, конечно, раздражение… то… се… Но… Иван Андреевич! Вы же, млять, млять, млять, ВСЕГДА свои эмоции контролировали! Что со мной? Зверею, что ли?» — Маляренко поднес к лицу ладони. Кровь уже засохла и кое-где обсыпалась.
— Не трус. Это хорошо. Потом тебе все расскажу, — дядя Паша выудил из-за спинки кресла дубинку и положил перед новичком: — Ступай за вещами. И вот еще что… не суди — да не судим будешь.