— Святая и вечная, — сказал, — в портике накопились твои люди. Беспокоятся, Цезаря поминают, Брута. Скажи им, что эти бруты не те, хотя, по правде, временами те еще скоты. Грубые ребята…
Он отвесил сидящей вместо снятого стреломета Анастасии настолько низкий поклон, насколько смог, не покидая седла. Замолчал, предоставив сестрам самим домыслить очевидное. Теперь у Немайн есть более близкая римская родственница, чем Григорий Африканский. У Анастасии уши нормальные, и она — точней, ее возможный муж — вполне может претендовать на власть по всей империи. Отныне никакие обещания не истребят неизбежной опаски. «А вдруг?»
Меж столов — новое явление. Высокий лоб, умные, чуть насмешливые глаза, смоляные усы свисают к белой, расшитой переплетенными алыми кольцами мантии. Серп на поясе.
И все–таки — почему «да»? Эйра не врет. Действительно видела! Где? Может, редкая монета? Немайн попыталась припомнить — водились ли в Восточной Римской империи императрицы, удостоенные такой почести… Чужая память молчит.
Но не только крылья темны на присыпанных изморозью полях южной Англии. Серым маревом или темными хлопьями оседает с небес замерзший дым. Не горьковатый вкусный дым очагов – едкий смрад пожарищ, след уходящего на северо–запад мерсийского войска. И еще стылые тела.
Корабли Немайн, даже деревянные, целиком не горят.