Немайн говорит. Правду. О дождях из свинца и стали, таких, что под ними не подняться в рост — правда. О храбрецах, уже не шагающих — ползущих навстречу смерти, среди расставленных врагом колючек, чтобы выиграть шаг или два — правда. О людях, поднимающихся в рост по свистку — для того, чтобы пасть в считанные мгновения, как колосья под серпом. О том, что, когда в страшной жатве остался последний сноп, враги покинули укрытия, оставили рвы, насыпи и надолбы — и двинулись навстречу, отбирая малой кровью то, что было взято большой.
— То есть, если на пивном доме изображены только дерево и топор, то туда могут войти лесорубы, но честного купца выкинут?
Немайн слушает. Куда делось счастье? Брови сведены, на лбу вертикальная складка. Изредка, на мгновение, прикрывает глаза. Вспоминает! Она ничего не забывает, и теперь перед ней, вместо заколотого, иссеченного, обожженного тела встает человек. Такой, каким сида видела его в последний раз. Каждый — жив. Большинство — веселы. Чего им горевать? Отправляются на новую службу… Интересную, это для камбрийца важно. Будут строить почтовые станции. Звон копыт, скрип колес, задорный девичий голос заводит песню. Сида смотрит вслед… как тут не оглянуться?
— У нас отец погиб в Рождественской битве. Не смог отступить: командовал.
— Майни… Я не знаю, как так вышло, что ты оказалась римской базилиссой, с вами, ушастыми, всегда непросто… но это хорошо! Не смей отказываться!