— Нет-нет, Филимон не такой, — заверил их ресторатор, — у него очень развито чувство собственного достоинства, и людей он не боится, но и наглости себе не позволяет, в тарелки не лезет и еду не выклянчивает.
— Владик, я наелась и плохо соображаю, — пожаловалась она, — дай мне все бумажки, я их дома почитаю, обдумаю, а в понедельник поделюсь соображениями.
Настя с трудом сдержала улыбку. Бессонову хорошо за шестьдесят, и говорит он о своих ровесниках, а они у него по-прежнему Митьки, Яшки, Галки. Словно этот седой и явно небедный человек так и остался подростком.
Она оставила чашку на столе и вернулась в кухню. Стала резать белый хлеб и мазать маслом, когда в окно постучал охранник. Наверное, думает, что она забыла о нем, пообещала чай с бутербродами и ушла по своим делам. Оксана открыла окно.
— То есть ты считаешь, что месть — это пустой звук? — недоверчиво переспросила Настя.
— Это не так. Я помню тебя совсем маленьким. Мой коллега Николай Самосадов был хорошо знаком с твоей мамой и несколько раз приводил меня к ней в гости. Ты был ужасно смешным и ужасно серьезным пацаном, я таскал тебя на руках, подбрасывал в воздух, а ты боялся и визжал от страха.