— Правду, правду, — признал Андрей, уходя обратно в светелку, к бюро. — И забрали, и берегли на всем, на чем могли. Два года последних, Варя, словно обиделся Господь на нас всех. И весна поздняя выходила, и дожди все лето хлестали, и заморозки ранние. Хлеба, почитай, не уродилось вовсе. Токмо репу и гречиху собрать получилось. И в лесах ягода вся погнила и грибов почти не выросло. Тут не то что прибытка — с голоду не опухнуть, и то счастье. У нас в княжестве хорошо хоть озер много. Смердам рыбу ловить позволили невозбранно. Что в Ладоге, что на лесных малых протоках. Тем и продержались до сей зимы. У отца же таковой отдушины нет, ему и холопов своих кормить нечем оказалось, ко мне всех отослал. Крепостные людишки голодают, оброка нет. Кто бессемейный — так в бега ударились. Прочие пухнут, кору и лебеду жрут, нового урожая дожидаясь. Еще и мор в Лисьином случился… Теперь, похоже, половина удела вовсе непаханой останется. Тут, сама понимаешь, не до дворца столичного. Души бы, что под моей рукой оказались, не сгубить, и то хорошо. Большего и не надо. Еще и нынешний год столь же ненастным станет. Но теперь я хоть упредил, чтобы рожь не сеяли. Только репу да брюкву. Она летних заморозков не боится, с ней погреба по крышу забьем. Не сладко, да хоть не голодно.