Они прошли почти весь мост. У Корсо возникло странное ощущение, будто чудища с водостоков Нотр-Дам следили за ними. А ведь и они, эти чудища, тоже были подделкой, как и столько прочих вещей. Их не было там – не было их адских гримас, рогов и унылых козлиных бород, – когда степенные мастера, закончив работу, потные и гордые, выпили по стакану крепкого питья и глянули наверх. Их не было там, когда Квазимодо метался по звоннице, страдая от несчастной любви к цыганке Эсмеральде. Но теперь, после Чарльза Лоутона с его целлулоидным уродством, после Джины Лоллобриджиды, которую казнили на площади под их сенью, – вторая версия, техноколор, непременно подчеркнула бы Никон, – уже трудно было представить собор без этих мрачных неосредневековых часовых. Корсо вообразил, какая картина открылась бы ему с высоты птичьего полета: Новый мост, дальше – узкий, темнеющий в свете прозрачного утра мост Искусств над серо-зеленой лентой реки, а на нем – две крошечные фигурки, которые незаметно движутся к правому берегу. Мосты и черные лодки Харона, неспешно проплывающие под каменными сводами и арками. Мир – это берега и реки, текущие меж ними, мужчины и женщины, которые пересекают реки по мостам либо вброд, не догадываясь о последствиях сего акта, не оборачиваясь назад и не глядя под ноги, не бросив монетки лодочнику.