Я не так уж ослеп, как мне показалось в первые секунды: темнота продолжалась очень недолго, так что и зрачки не расширились по-настоящему и ретин не выделился в достаточных для ночного видения количествах. Да еще от разрыва гранаты загорелось что-то в холле…
– Стало быть, вам суждено уехать, – сказал отец Георгий.
– А что в этой стране вообще разрешено? Ты тут сам запрещен. И я тут запрещен. И Серегу вот запретили…
Колхозники уверены были, что воссоздается дом-музей то ли великого химика Бутлерова, изобретателя дешевого гидролизного спирта-денатурата, то ли помещика Селифанова, что был предшественником великого Мичурина на посту основателя новой мичуринской науки: росли у Селифанова на полях виноград и ананасы, дыни вызревали маленькие, но сладкие, – а главное, в кадке выращивал он американское колючее дерево, которому ежели надрезать кору, то начинала капать водка. Вроде и не крепок был тот древесный сок, а с ног валил получше пулемета… Деды, помнившие те времена, при рассказах этих крутили усы и подмигивали друг другу.
– У меня подруга в Асгарде. Тревожусь я за нее…
Купались тогда – еще до Ивана Купалы, папенька возражал, но дед сказал: «Можно…» Потом взрослые расселись в купальне, а кузены, Яга-бабай и Сережа – полезли в воду опять. И вдруг Яга-бабай закричал: «А-а! Сережка-то девка, у Сережка-то ниче нету-ка!» Сережа посмотрел. Действительно, ничего не было. И все посмотрели и увидели, что ничего нет…