Он даже не старался изображать какое-то особенное дружеское расположение, говорил обычным своим тоном, ровным, бесстрастным голосом — но это и лучше, чем наигранное дружелюбие, располагает к собеседнику…
— Может, и можно… А вы умеете? Вы у себя умеете чинить такие вещи?
— Ну, это уже скучно… У меня нет никакого желания устраивать тут с тобой пошлую перебранку. Тебе ведь уже не только показали наши методы, но и подробно рассказали кое о чем еще? О средствах разговорить любого из вас? Я их против тебя использую немедленно ради экономии времени. Коли уж на тебя действуют обычные «бичи» и «шестихвостки», все остальное тоже наверняка подействует… Ну да, это надолго затянется. Самые упрямые твои сородичи ухитрялись продержаться пару-тройку суток. Вполне допускаю, что ты будешь запираться и дольше. Но не до бесконечности же? Пройдет несколько дней, и ты все равно ответишь на все вопросы. Только к тому времени превратишься в полуразрушенный отброс, уже никогда не способный вернуться к нормальному состоянию, тихо подыхающий. Тебе и эту перспективу подробно обрисовали. Уверен, так оно и будет. Все равно все расскажешь. Только к тому времени будешь ползающим хламом, и тебя после допроса придется добить — не из жалости, просто чтобы этакий мусор не занимал место… Начали?
И сообразил, что они уже несколько мгновений как поднимаются в воздух — летучее суденышко взмывало совершенно бесшумно, как дым или аэростат, без единого звука, свидетельствовавшего бы о работе каких-то механизмов. Летающие машины у Жюля Верна производили гораздо больше шума…
— Отчего же, господин полковник, — сказал Савельев. — Я успел, урвав у сна пару часов, кое-что осилить. Великий Черный, он же Глава Сущего, он же Радужный Демон — мифический глава альвов, нечто вроде их короля. Он якобы бессмертный, неуязвимый и обладающий недостижимым убежищем. Вот только там писалось, что эти сведения всегда исходили от людей разных эпох, а от пленных альвов никогда не удавалось добиться ни подтверждения, ни опровержения этого…
Тем временем бородач обернулся, махнул рукой. Из распахнутой двери шара показались двое, одетые точно так же, разве что менее богато, опять-таки при саблях. Без всякий усилий, словно мешок с птичьим пухом, они волокли одетого на тот же манер человека, крепко подхватив его под мышки. Сам он, сразу видно, идти не в состоянии, висел меж конвоирами на подгибавшихся ватных ногах, покорный и безвольный, с выпученными глазами, оцепенелым в ужасе лицом.