– Кроме того, что мы с тобой толковали, передай татарам, пусть сказывают, что слыхали они от верных людей, задумали крымчаки Айдара упокоить, он виноват, что побили их казаки, и даже выведать не захотел, как тех казаков найти и за обиду помститься. Пусть меж своей родни поголос пустят. Заедь по дороге в лес, где полон держат, пусть казаки там промеж себя беседу ведут, что весной, дескать, обещал Айдар еще добычу, так чтоб крымчаки услыхали. А завтра в полдень, жди Богдана с казаками возле нашей верхней межи, там, где лодки и коней к Днепру провести можно. Поможешь на тот берег переправиться. В середу, в полдень, я с Георгием Непыйводой, и казаками тоже приедем, нам переправиться поможете, а вечером всех обратно перетащите.
– Надо еще Иллар, спросить есть ли у него верные люди, которым он доверяет, и смогут ли они, за монеты, нам весточку подать, если Айдар чего супротив нас надумает.
– Вон оно как… Не захотел сам к тебе ехать… Ничто, скоро увидишь крестника свого, пришлю его к тебе в помощь на неделю. Спаси Бог тебя, Мотря. Жди в гости.
– Служи с Богом сын, – он перекрестил меня, и молча ушел. Богдан отозвался на столь теплое прощание волной боли и обиды. Решив отложить выяснение отношений, до лучших времен, расцеловав на прощание маленькую Марийку и пообещав, что буду заходить к ней каждый день, взял у матери узелок с вещами и вышел во двор. Нашел свою рогатину, которая так и лежала в возе, как ее туда положили, заткнул палки за пояс, повесил на рогатину узелок, поклонился матери, стоявшей на пороге, и двинул вверх по улице в сторону церкви.
– Так ты не сказал, что хочешь за него, дядьку Керим. Ты не думай, у меня серебро есть.