Он пошел в ванную и прополоскал рот, а когда вернулся, таксист, похрапывая, мирно спал на белых простынях. Салим лег позади ифрита и крепко к нему прижался, кожей ощущая дыхание пустыни.
— Вот наглец, а! — наконец сказал он. — Проходите, белые люди, потерявшие свой «Виннебаго».
На следующее утро боль перестала существовать — то есть она уже никак не была связана с теми местами, в которых веревки впивались в его тело или где кора царапала кожу. Боль теперь была повсюду.
Это было долгое и страшное плавание для пленников и не особо приятное для матросов, хотя работой этой они занимались не первый год, сердца их успели зачерстветь, и они убедили себя в том, что они — те же фермеры, которые везут на рынок скотину.
— Живу я здесь, — сказал он. — И это очень хороший город.
На руку ему брызнула жидкость, которая кровью в полном смысле этого слова не была, а где-то в черепе у молодого человека раздался звук, похожий на звук короткого замыкания. В воздухе повис запах горелой проводки.