— Ни фига он не гений! Мы с тобой такие же гении, как Тарасов.
Данилов улыбнулся, представляя, как Марта сидит в пижаме на своей узкой кушеточке — кажется, это называется «полутораспальный диван», стильная вещь конца шестидесятых. Марта сидит, скрестив ноги в толстых белых носках, и на одеяле у нее разложены пульты от телевизора и музыкального центра, а на полу рядом с кушеточкой крошечный мобильный телефон, и вчерашний женский роман, и какой-нибудь «Business Weekly», принесенный с работы, чтобы посмотреть в выходные. Волосы у нее торчат в разные стороны, и пятно на щеке — на той, что касалась подушки, — и облезлый медведь, из которого сыплется желтая поролоновая труха, привалился к стене.
Самое главное, чтобы Данилов не узнал ничего лишнего. А то еще на дыбы встанет, разбирайся с ним тогда! И почему он спрашивал про вчерашнее утро? О чем-то догадывается? Или ему стукнул кто?
Данилов успел еще удивиться, что кто-то из ее горячих поклонников спрашивает его, как она перевела звонок.
Данилов разжал руку. Когда он стиснул кулак?
Это была самая долгая ночь в его жизни. Вернувшись из душа, он обнаружил Марту на балконе, все в том же мусульманском платке, завязанном теперь на груди. Ветер теребил и вздувал его, открывая все, что он только что видел, трогал, держал в руках, рассматривал и присваивал жадно, как голодный.