Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что снимать придется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку — она совсем не болела и вообще как будто не существовала.
— Все равно ты не носишь в кармане мою губную помаду.
Ему было все равно. Он смотрел на снег и думал — куда-то она ушла?
— Я не понимаю, — тихо произнес Данилов, — о чем ты.
Гудки продолжались, и сердце уже разрывалось, и все труднее становилось дышать.
Ни разу за все пятнадцать лет она не видела, чтобы Данилов выходил из себя. Он бывал подавленным, недовольным, усталым и никогда — взбешенным. Марта подозревала, что такие сильные чувства, как бурное веселье, бешенство или горе, вообще ему незнакомы.