— Ты знаешь, Иосиф, единственное, в чем я точно уверен, это в том, что Троцкому это не нужно вообще. У него с казаками и так проблемы. Именно ему как раз не нужно такой бойни, какую в Оренбурге устроили Ревкомы. Ему казаки в армию нужны.
«Яков явно не хочет договариваться с крестьянством, искать компромисс с теми ради кого мы и затеяли эту Революцию. Он что маньяк и хочет всех расстрелять? — припомнились обстоятельства расстрела последнего царя и всей его семьи. — И с Николаем как-то странно и сумбурно все получилось. Свердлов отдал указание и того зачем-то перевезли в Екатеринбург, под нос Колчака, а потом „срочно“ расстреляли. Опять — зачем? Точно маньяк. Только поссорил нас с англичанами и их союзниками. Теперь хочет оставить без хлеба и крестьян? Совсем маньяк!»
«Еще бы, — мимолетно подумал Сталин, посмотрев на Феликса Эдмундовича и усмехнувшись про себя. — Когда это было, чтобы Троцкий проявлял такую заботу о ком-либо? Надо же».
— Вы правы, Лев Давидович. Именно это нас и удивило. Наш спор с Андреем Евгеньевичем носил скорее теоретический характер. Практически мы с Вами согласны.
Больше к этой теме мы не возвращались, но с тех пор я стал еще более критически смотреть на историю Гражданской войны и деятелей того периода. При этом я все больше и больше убеждался, что при любом раскладе я бы воевал на стороне красных. Через какое-то время я и сам начал удивлять окружающих нестандартностью своих выводов. Я начал смотреть на окружающий мир другим взглядом, руководствуясь правилом — «зри в корень» и продумывать свои действия. Это помогало и в жизни, и в работе, и в отношении с близкими мне людьми.
«А сейчас ни того, ни другого, — Сталин, смотрел на написанное и еще не зачеркнутое слово „зачем“, — А скоро будет и некому».