Я диктовал, а Дзержинский записывал. Потом Сталин зашифровал все своим личным шифром. Ответ пришел очень быстро.
— Ну, про наркотики ты загнул. Нигде же не написано про это.
— А это совершенно не важно, друг мой, прав я или нет. Важно другое. Голову пора включать, выключать стадный инстинкт и начинать думать, а мы до сих пор лозунгами разговариваем.
— Хорошо. Посмотрите на карту, — я склонился к столу, и все обратились к, развернутой на столе, карте. — Пермь это ключ ко всей кампании Колчака.
— Конечно, забыли, дорогой! О чем может быть речь? Слушай, батоно, у нас с тобой прямо какое-то Прощеное Воскресенье получилось, не находишь? — Сталин рассмеялся.
Я прекрасно понимал, что в глазах собеседника сейчас выгляжу даже не недоучкой, а полным профаном, который пытается что-то объяснить профессионалу. Здесь возразить было нечего, так как особых военных успехов за бывшим Львом Давидовичем Троцким не наблюдалось, но это как раз было поправимо. Я принялся терпеливо объяснять.