Мы встретились в вагоне-салоне моего поезда, сердечно поздоровались, и, оставшись одни, начали разговор. Я, конечно, волновался, но не сильно. Смысла особого не было, так как я понимал, что Сталин, по лицу которого совершенно невозможно что-либо прочитать, готов к разговору и внимательно следит за моей реакцией вообще. Если письмо было провокацией, то очень внимательно. Поэтому показывать ему свои чувства было рано. С другой стороны ходить вокруг и около тоже особого смысла не было.