Ох-хохонюшки! Кажется Люциану не понравилось, что мы его тут так мило обсуждали. Будто не замечая его присутствия. А чего злиться-то? Сам начал. Сам завел этот разговор. И я, наконец, поняла, для чего. Пытки не могли заставить Джека признаться. Ему больше нечего было терять. Но угроза мне, новая информация обо мне — могли. И это у Палача получилось. Простой разговор. Можно сказать, семейная разборка. С привлечением третьего свидетеля, почти что еще одного заинтересованного лица — и вот результат налицо. А я видела, как больно было Джеку узнать про меня то, что никто вообще не должен был знать. За это я была очень зла на Люциана. Я уж молчу о том, что он отдал меня Гаррету, и… за то, что нанес мне удар прямо в сердце, рассказав о Князе.
— Как ты мог? — воскликнула я, слезы снова покатились по моим щекам. — Как ты мог меня ему отдать? Ответь?! Как ты мог?
Он склонился к моей шее. Дыхание его стало прерывистым и горячим. Я почувствовала прикосновение ледяных клыков, и он укусил меня. Жар и лед. Жар внутри и всепроникающий холод от укуса. Этот контраст сводил меня с ума. Я царапала каменную стену, срывая ногти. Кровь текла у меня по спине, и Азраэль слизывал ее своим раздвоенным языком, не прекращая внутри меня толчков.
Азраэль сел на трон. И тут же по залу пронесся ветер. Где-то ударил колокол. И все снова затихло.
Как все сложно. И запутанно. Я восхищалась Люцианом. Он был исследователем, экспериментатором. Он ставил жестокие опыты над людским сознанием. Дразнил их непознанным, а потом смотрел, что из этого выйдет. «Разве это не вмешательство в естественный ход событий?» — спросила я его как-то. Он пожал плечами и ответил, что Арка была создана в те времена, когда и людей-то еще не было. Так, непонятные микроорганизмы. Арка же вплетена в плоть мира, она часто работает на естественный отбор, и является своего рода лакмусовой бумажкой.