— Ну тебя к черту! — испугался верзила и жаловаться перестал.
Шесть лет из своих тридцати Гумилев провел в лагерях и тюрьмах. Он научился ценить личную свободу, какими бы узкими ни были ее рамки. Можно и в остроге чувствовать себя, как на воле, даже если вся твоя воля — это жесткая шконка и шесть часов, отведенных на сон. Главное, чтобы ум оставался свободным, и чтобы никто не мог заставить тебя думать на чужой лад.
Мир вокруг плыл и кружился, но сквозь мелькание разноцветных пятен капитан все-таки разглядел, что находится вовсе не на улице, а в выкрашенной свежей белой краской больничной палате.
Обратный путь проходил в молчании, хотя теперь необходимости соблюдать тишину уже не было.
— Давай ты первый, — сказал Лев. — Я все равно вряд ли смогу заснуть.
Майер молчал, зачарованный глубиной ночного украинского неба.