— Не знаю… — протянул Рон. — Я, когда злился, думал иногда — он просто насмехается, а может, нарочно усложняет нам задачу. Только теперь я так не думаю. Он знал, что делал, когда оставил мне делюминатор — скажешь, нет? Он… — Уши Рона запылали, он, вдруг ужасно заинтересовался пучком травы у себя под ногами и принялся ковырять его носком ботинка. — Он, наверное, знал, что я вас брошу.
— Вы отказываетесь быть со мной откровенным и тем не менее ожидаете от меня этой маленькой услуги! — проворчал Снегг. Его худое лицо выражало сейчас настоящую злость. — Как многое для вас разумеется само собой, Дамблдор! А что, если я передумал?
— Если вы думаете, что я позволю шестерым людям рисковать жизнью…
Здесь было черно, хоть глаз выколи, и пахло совсем ужасно. Гарри разглядел выступающий из-под кровати ночной горшок, но тут Батильда закрыла дверь, и комната погрузилась в непроглядный мрак.
Утром они свернули палатку и двинулись дальше под унылым моросящим дождем. Дождик упорно преследовал их до самого побережья. Там они установили палатку и остались на целую неделю, перемещаясь среди промокших насквозь пейзажей, которые наводили на Гарри беспросветную тоску. Он ни о чем не мог думать, кроме Даров Смерти. Внутри него как будто горело пламя, которое ничто не могло погасить — ни откровенное неверие Гермионы, ни сомнения Рона. И в то же время чем сильнее разгоралось стремление к Дарам, тем больше из него уходила радость. Он винил в этом Рона и Гермиону — их равнодушие действовало так же угнетающе, как неотступный дождь, однако его уверенность ничто не могло поколебать. Вера в Дары и жажда их до того захватили Гарри, что как будто отделили его от Рона и Гермионы, с их бзиком насчет крестражей.