— Господи… — прошептал Бакс, подаваясь вперед и удивленно ощупывая свою грудь.
Рядом со мной зашелестела трава, и я обернулся. Это подошли Черчек с Талькой. Талька во все глаза глядел то на одного домового, то на другого.
А потом впереди снова посветлело — и тут мне показалось, что здесь я уже был, что я брожу по кругу, и… Точно! Я помнил эту замшелую сломанную осину слева от тропинки — от нее словно исходило нечто отталкивающее, недоброе — и сейчас это ощущение накатило на меня снова.
Зверь. Дверь… куда? А, верь-не верь, не все ли равно…
Я крадусь по ниточке этих слов на ощупь, как слепой, а вокруг шумят миры и жизни, черные знаки на белой бумаге; я проталкиваюсь через их мешанину, я иду, спешу, спотыкаюсь, отшвыриваю страницы, хлопающие меня по лицу, как кожистые крылья летучих мышей…
Что-то забрезжило глубоко во мне, и я почувствовал — да, целый. И сыну моему было десятикратно больнее — первым я подумал о Тальке, не о Баксе, не о Вилиссе, и мне не было стыдно за это.