Он уже почти кричал — нет, он уже почти рычал, и это было страшно, но страшно отчего-то не за себя, а за него.
Потом Свидольф, как репей, прицепился к Пупырю, чтоб тот тоже спел с ними за компанию, клялся чуть ли не в дружбе до гроба (до которого Свидольфу было, надо полагать, рукой подать), обещал устроить Пупыриную свадьбу с Валонгой, полностью согласился с Пупырем, что «Улька — дура толстозадая, и пусть идет себе за Толстого Мяся и рожает ему Толстеньких Мясиков!»
Вот на ней Бакс и шел. На последних крохах, на остатке — шел, раздвигая руками сырость белесых прядей, которые постепенно наливались томительной чернотой, сгущались, сплетались глухой мглой вокруг упрямой человеческой фигурки.
Неугомонный Бакс немедленно собрался в разведку — как выяснилось, в ближайший сельский кабак, дабы испытать на практике «бестеневое освещение» и заодно произвести рекогносцировку.
За дверью молча улыбались стальные цветы.
Или правильней сказать — ни рожна? Ничего, времени на раздумья у меня, похоже, навалом…