Древними были ворота, древнею была стена — и барельефно выступающая из стены фигура: здоровенный мужик с обломком меча в руке, запечатлённый в момент прыжка. Вообще-то манера изображения была самая передовая: детально высечены были только часть лица с широким выпуклым лбом, бугристое плечо, занесённая рука, колено — всё остальное угадывалось в волнах и изгибах каменной кладки. В исторические времена такой изобразительной техники не существовало и существовать не могло; значит, барельеф принадлежал к временам доисторическим, эронхайским — и предназначался не для человеческого глаза.
Греческий памфлет (от него, кстати, и пошло это название: «Некрономикон», что значит либо «Имена мёртвых», либо «Обычаи мёртвых») тоже исчез, тут уже подсуетились турки. Сохранился только своего рода подробный конспект на староболгарском, «Мёртвобожие», он хранился в библиотеке Священного Синода и был аккуратно изъят оттуда Брюсом. Впрочем, никакой ценности, кроме букинистической, эта книга собой не представляет.
Матросы бросились по местам. «Форвард» быстро переменил направление. Набросали полную топку угля, чтобы усилить давление пара и опередить плавучую гору. Бриг состязался с айсбергом: корабль мчался к югу, чтобы пройти по каналу, а ледяная гора неслась навстречу, угрожая закрыть проход.
Откуда-то незаметно, но совсем рядом оказался Толик. В руках у него был каменный молоток.
— Наш земной огонь, как бы огромно и свирепо ни было его пламя, всегда имеет пределы, но огненное озеро преисподней безгранично, безбрежно и бездонно. Известно, что сам сатана на вопрос некоего воина ответил, что, если бы целую громадную гору низвергли в пылающий океан преисподней, она сгорела бы в одно мгновение, как капля воска. И этот чудовищный огонь терзает тела осуждённых не только извне! Каждая обречённая душа превращается в свой собственный ад, и необъятное пламя бушует в её недрах. О, как ужасен удел этих погибших созданий! Кровь кипит и клокочет в венах, плавится мозг в черепе, сердце пылает и разрывается в груди; внутренности — докрасна раскаленная масса горящей плоти, глаза, эта нежная ткань, пылают как расплавленные ядра.
Рассказывать о своей жизни в рабстве Толик не стал. Начал было, но в горле опять заклокотало, руки мелко задрожали, и после паузы он коротко объяснил, что про Барселонский Конгресс прочитал в газете, которая просто валялась на стройплощадке. Занесло ветром. Да, он умеет читать и по-португальски, и по-испански, говорить — нет, а читать — вполне. И тогда он просто взял и пошёл в Барселону. Почему он знал, что найдет здесь Николая Степановича? Просто знал. Что-то тогда подслушал нечаянно на даче, фамилия знакомая в заметке попалась… Да и не нашёл если бы, то хуже бы не было… Он шёл пешком и ехал на попутках. Это оказалось легко. Много легче, чем решиться на такое.