— Гости нечасто здесь бывают, — заметил бенедиктинец. — Кольцо-то, прямо скажем, совсем не блестит от людских прикосновений.
— Бессмысленный спор, — махнул рукой шаир. — Пойми мысль такую: ведь я о прекрасном толкую! Буквы ваши постылы, унылы, пишутся через силу. Верно ты их с кирпичами сравнил — ведь тяжкий труд никому не мил. Еле-еле плетутся они, измученной пехоте сродни. О, знаки латыни скушные, к содержанию равнодушные! То ли дело у нас — тут даже сам почерк поможет понять, чего автор хочет. Вот дивани и магриби степенные, плавные — они как шатры военные. Историку подобают они, что выстраивает в ряд минувшие дни. А почерк талик схож с караваном, и он к лицу трактатам и романам, ибо приводит их к логическому концу. А сколь хорош насталик удивительный, стремительный, словно конница, где слово за словом гонится, где цепляется редиф за редиф и даже неграмотный угадает стиха мотив!
Тот, кому посчастливилось сойти с ума в Багдаде, отправлялся в Маристан — обитель одержимых.
Брат Маркольфо уселся на песок с самым решительным видом.
— О, господи… — Армен тоже узнал его. — Толик? Что вы здесь?..
Территория была мёртво оцеплена, и внутрь никого не пускали. Говорили, что это защита от мародёров.