Офицеры подняли руки; звон упавшей на пол шашки заставил меня поморщиться.
– Чего, барин, – ощерился он, подойдя, – небось, перетрухнул?
– А зачем они к нему приходили? В смысле, к этому монаху?
– Нажрался, наверно, и кто-то из дружков сигарету тебе приложил, – прокомментировал Жербунов, надевая ядовито-зеленую куртку с капюшоном.
Не все глядели на меня – Фурманов был пьян и переговаривался о чем-то со своими двумя адъютантами (этимология этой должности в их случае несомненно уводила в ад); в одном из дальних рядов я заметил Анну – она с презрительной улыбкой жевала соломинку. Не думаю, что улыбка относилась ко мне – она даже не глядела на сцену. На ней было то же самое длинное платье черного бархата, что и пару часов назад.
– Здорово, Петька, – сказал он с широкой улыбкой. – Я смотрю, ты уже на ногах.