— Но я же предлагаю вам половину доходов с лесопилки, Эшли! И вы будете стоять на собственных ногах, потому что.., понимаете, это же будет и ваше предприятие.
— Хватит, — сказал он; высвободил руку из ее крепко вцепившихся пальцев и достал чистый носовой платок. — Вытрите лицо. Это же бессмысленно — так себя терзать.
— Заткнитесь, — прикрикнул на нее Арчи. — И вы тоже, мисс Мелли А ты, чертов подлипала, убирайся отсюда!
— О да! И Гарвард, и Европа, и все, чего он захочет.., и.., и.., пони.., и уроки музыки… Ах, Мелли, ну пожалуйста, попытайся! Сделай над собой усилие!
Теперь, когда ей стало страшно и одиноко, она сломала бы этот барьер, если бы могла, но она обнаружила, что Ретт удерживает ее на расстоянии, словно не желает говорить с ней ни о чем, кроме самого необходимого. Теперь, когда злость ее стала проходить, ей хотелось сказать ему, что она не винит его в смерти Бонни. Ей хотелось поплакать в его объятиях и признаться, что она ведь тоже невероятно гордилась тем, что девочка так хорошо скачет на своем пони, тоже была невероятно снисходительна к капризам дочурки. Сейчас Скарлетт готова была унизиться перед Реттом и признать, что напрасно обвинила его в смерти дочери — слишком она была несчастна и надеялась, причинив ему боль, облегчить себе душу. Но ей все не удавалось найти подходящий момент для разговора. Ретт смотрел на нее своими черными непроницаемыми глазами, и слова не шли у нее с языка. А когда слишком долго откладываешь признание, его все труднее и труднее сделать, и наконец наступает такой момент, когда оно просто становится невозможным.
— Нечего нагличать, — холодно заметила Скарлетт, не обнаружив в словах Томми повода для веселья. — Конечно, меня не растили, чтобы управлять лесопилкой.