Все ближайшие соседи явились в полном составе. Бабуля Фонтейн, высохшая, сморщенная, желтая, похожая на старую рябую птицу, стояла, опираясь на палку; за ней стояли Салли Манро Фонтейн и Молодая Хозяйка Фонтейн. Они тщательно пытались шепотом уговорить старуху сесть на кирпичную стену, и даже упорно тянули ее за юбки, но все напрасно. Мужа бабули Фонтейн, старого доктора, с ними уже не было. Он умер два месяца тому назад, и лукавый живой блеск в ее старых глазах потух. Кэтлин Калверт-Хилтон стояла одна — а как же иначе: ведь ее муж способствовал этой трагедии; выцветший чепец скрывал ее склоненное лицо. Скарлетт с изумлением увидела, что ее перкалевое платье — все в жирных пятнах, а руки — грязные и в веснушках. Даже под Ногтями у нее была чернота. Да, в Кэтлин ничего не осталось от ее благородных предков. Она выглядела как самый настоящий «недоумок» — и даже хуже. Как белая рвань без роду без племени, неопрятная, никудышная.
— Какая же вы миленькая старенькая лгунишка, — сказала она. — Вы же сами ни единому слову не верите из всей этой чепухи. Просто вы сейчас говорили что в голову придет, только бы я не думала о папе, верно?
— Миссис Элсинг, — внушительно заявил он, — прошу вас поверить мне: я горжусь своей службой Конфедерации, как ничем, что когда-либо совершал или еще совершу. У меня такое чувство.., такое чувство…
— Нет, Скарлетт. Это мой последний шанс. Я еду на Север. Если же я переберусь в Атланту и начну работать на вас, я погибну.
— Вот я вас об этом и спрашиваю, — раздраженно сказала она. Чувство облегчения исчезло. Пусть он не в состоянии помочь, но почему он молчит, почему не утешит ее, ну хоть сказал бы: «Ах, как мне вас жаль».