– Я ничего не мог сделать, – сказал Джон Коффи. – Я пытался вернуть все назад, но было уже слишком поздно.
А я, я просто смотрел. Сидел и смотрел через окно на горы на востоке, и моя правая рука ныла и пульсировала в запястье. Но пульсировала как-то спокойно. В душе я ощущал пустоту. И это чувство было одновременно ужасным и удивительным.
Наш новый «проблемный ребенок» не просыпался почти три часа, а когда проснулся, то оказалось, что мощный удар Брута не оставил никаких следов. Уортон двигался, как и раньше – быстро. Только что он лежал на койке, словно мертвый, а в следующую секунду уже стоял у решетки – молча, как кот, – и смотрел на меня, пока я сидел за столом дежурного и писал рапорт о происшествии. Когда в конце концов я почувствовал взгляд и поднял глаза, он был тут как тут, с улыбочкой, демонстрирующей ряд почерневших и уже поредевших гнилых зубов. Я вздрогнул, увидев его. Я старался этого не показать, но по-моему, он понял.
– Конечно, остались, но они уже совсем холодные. Вы сегодня поздно.
Делакруа закричал от ужаса и горя. Он бросился на дверь камеры, просунул руки сквозь решетку, как можно дальше, и стал снова и снова звать мышонка по имени.
– Я не буду об этом рассказывать, – произнес Харри. И было не понятно, шутит он или нет.