– Кто ты? – спросила она чистым разумным голосом. – И почему у тебя так много шрамов на руках и на плечах? Кто тебя так обидел?
Примерно в четверть третьего дня мой друг Элен Коннелли пришла ко мне в солярий, где я сидел над последними страницами своего рассказа. Лицо ее было очень бледным, а под глазами что-то блестело. Наверное, она плакала.
На этот раз Дэл не бросил катушку, хотя Мистер Джинглз стоял на его шлепанце, подняв передние лапки, явно ожидая следующего случая догнать катушку. Французик переводил взгляд с Брута на меня и обратно.
Рассказ Роя Делфинса был одним из многих, я вос-питывался в традициях чудес и исцелений. Я вырос с ве-рой и в амулеты (только там, в горах, мы рифмовали его со словом «портрет»), – болотная вода от бородавок, мох под подушкой от сердечной боли из-за потерянной любви – и, конечно же, в то, что мы называли талис-манами, но я не верил, что Джон Коффи колдун. Я смот-рел ему в глаза. Более того, я ощутил его прикосновение. Оно было как прикосновение странного и удивительного доктора.
– Правильно, – согласился Брут. – Самый подлый. Но теперь он нам не нужен, танцевать с ним танго мы не собираемся. – Мы опять пошли, вчетвером окружая Коффи, как почитатели вокруг своего идола.
Я вышел из камеры, закрыл замки, потом посмотрев на Делакруа, который, вцепившись руками в прутья решетки, глядел на меня с беспокойством. А может, даже со страхом. Мистер Джинглз восседал у него на плече, и его светлые усики шевелились.