– У Пола, – заметил Брут, – запас милосердия не ограничен, и оно падает, словно дождь с райских небес.
И тут меня словно током ударило, сильно, но не больно. Я дернулся на койке и согнулся, вспомнив, как старик Тут-Тут кричал, что он жарится и что он – жареный индюк. Я не ощущал ни жара, ни электротока, но на секунду мир потерял цвет, словно его выжали и он запотел. Я видел каждую пору на лице Джона Коффи, я видел все сосуды его пристальных глаз, я видел маленькую царапинку у него на подбородке. Я чувствовал, что мои пальцы сжимают воздух, а ступни барабанят по полу.
– А разве ты сейчас меня не видишь, Джон Коффи?
– Пусти меня, – сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. И не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, как запах пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И я вспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер – ужасный человек по фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не знал, что он ужасен.
– Боже, я думаю, мы... – начал Брут, но я одернул его, резко толкнув локтем в ребра.
– Не я его открыл, – ответил я и поехал домой. Я приехал поздно, уже за полночь, но жена ждала меня. Я так и думал, что она будет ждать, но мне все равно было очень приятно ее видеть и чувствовать ее руки вокруг моей шеи и ее упругое тело рядом.