Байрон Хантер искоса поглядел на адмирала и откашлялся.
Ощущение было такое, будто он проснулся утром и обнаружил, что во сне потерял руку или ногу, но Хэмиш Александер был хорошо знаком с болью. И как ни сильна была эта боль, не она наполняла его страхом. Личное горе, скорбное понимание, какого командира лишился флот со смертью Рауля, заслонялись другим: вместе с Курвуазье погибли еще четыреста офицеров и матросов, а еще тысяча сейчас, во всей видимости, ожидает смерти на Ельцине – если они еще живы. Именно это наполняло Хэмиша Александера страхом.
Вспыхнул красный сигнал, завизжала тревога, и Хонор резко развернулась.
– Именно. Видите ли, капитан, между Грейсоном и Мантикорой в последнее время курсирует масса документов. В том числе, – он перестал улыбаться, – довольно резкая жалоба от достопочтенного Реджинальда Хаусмана.
Он задержал ее взглядом на мгновение, и она наконец кивнула.
Он фыркнул, передвинулся в кресле, глядя сквозь иллюминатор в черноту космоса, и ему вдруг остро захотелось получить такое правительство, которое можно уважать. Человек должен чувствовать, что за его страну стоит сражаться; за Хевен сражаться вроде бы и не стоило… по крайней мере, не при его жизни. Но как бы она ни была коррумпирована и цинична – это его страна. Он ее не просил, просто такая уж страна ему досталась, и он будет ей служить по мере своих возможностей, потому что другого выбора нет. И потому, что служба по ее защите и успех, несмотря на все препятствия, были единственным способом доказать, что он лучше системы, создавшей его самого.