Маруся доплелась до кухни и уселась на стул. Специально для нее Потапов принес на кухню стул из комнаты.
Может, все-таки вызвать врача? Свет из окна казался теперь очень ярким, гораздо ярче, чем был раньше. Вывернув голову, Маруся посмотрела на стену у себя за спиной. Лампочки не было — зачем больному в реанимации лампочка! — зато была какая-то кнопка. По тому, как безнадежно она была замазана несколькими слоями голубой масляной краски, Маруся поняла, что она, конечно же, не работает.
Нет, не могла Маруся “придавать значение” случайно произнесенным потаповским фразам.
Двадцатилетний Первушин совершенно растерялся. Он был уверен в своем знании жизни. Он управлял директрисой и Валентиной Палной, и даже девушкой Викой, и делал это виртуозно. Все они с разной степенью покладистости плясали под его дудку и были вполне предсказуемы. На третьем курсе МГИМО его “схавали” однокурсники, не приложив к этому почти никаких усилий.
У Сурковой никто не подходил к телефону, и капитан с трудом сообразил, что вечером его предупреждали, что сегодня ее повезут в больницу на какие-то процедуры. Электрофорез, вот как они назывались.
Черт с ней, пусть будет еще и сумка. Ящик, консервная банка и сумка с луком, пропади оно все пропадом.