Я осознал себя, лишь когда Альфаро отступил от меня, согнувшись и зажимая левой рукой рану в животе.
– Через три дня будете, – сообщил он. – Это во владениях графа Альфаро.
– Значит, нет никакой разницы – убивать или миловать, красть или давать подаяние? Всё равно каждый получит то, что хочет?
...Тибо ворчал: мол, опять сплошные расходы выйдут – снова и щит чинить придётся, и копья покупать новые, и доспех, который, как пить дать, попортят, придётся латать. А уж если с доспехом попортят шкуру младшего сынка старого графа Монгеля, тогда ему, Тибо, беда: что ж он старому графу скажет, как перед ним оправдается?
Сейчас он просто посмеётся надо мной. Но вот когда за моей спиной будет стоять что-то... например, двести отчаянных, привыкших к оружию солдат, вот тогда я предложу дону Диего присоединиться ко мне.
Я взял себя в руки. Надо вернуть этого мерзавца к его мистической трепотне. Пусть расслабится. Пусть болтает – а я буду слушать. Мне же лучше помалкивать. Этот негодяй, кажется, из всего может пользу для себя извлечь.