Одним скользящим движением, какому позавидовал бы Нижинский, он очутился за прилавком и выдернул из огромной охапки роз в посеребренном ведре одну-единственную белую розочку на недлинном стебле.
Я вздохнул, хотя, каюсь, прозвучало это слегка лицемерно.
– Во-во, – заметил летчик. – Нонеча с улицы и полы-то мести не возьмут.
Несомненно, этого человека Макс и называл Горбатым. Не то, чтобы бедолагу совсем перекорежило, как нескольких излишне впечатлительных ребят, пытавшихся сделать пиратскую копию известного мюзикла «Собор Парижской богоматери», но правое плечо его стояло отчетливо выше левого. Бог, как известно, шельму метит. А то была первостатейная шельма! С первого взгляда я подумал, что передо мной сидит эльф. Не чистокровный, конечно, но тип с явной примесью древней крови. Такое тонкое, устало-суровое лицо, такое благородство черт редко встретишь среди простых людей. Вот только выражение этому лицу не подходило совершенно. Оно попросту не выражало ничего, кроме тупой злобы ко всему на свете, и жадно глумилось надо всем, что не могло этой злобы избежать.
– И, насколько я помню, – продолжал благочинный, – взять его удалось только один раз. – После чего выжидательно уставился на меня.
– Хорошая была мина, – грустно сообщил Шаррон, пытаясь встать, опираясь на костыль. – «Толбачик-15».