Стоук добрался до конца ложбины, где начинался Променад. Там он остановился и по какой-то причине прокрутил почти полный оборот, словно балансируя на одном костыле. Другой костыль он держал на весу, будто автомат, будто в воображении осыпал градом пуль весь студгородок: “Убивай конговцев! Круши старост! На штык ублюдков из высших классов!"
— Потому-то Бог и ниспослал нам автоответчики, Ральфи. А ты иди-иди, не то придется повозиться с мокрым пятном на лучших твоих габардиновых брюках.
— Было всего два гудка, Бобби. Почему бы тебе… Алло, говорит Тед Бротиген, Тед Бротиген. Да, мэм, сегодня днем. — Как ни невероятно, но Тед подмигнул Бобби. Ну как он может оставаться таким невозмутимым? Да будь он на месте Теда, так трубки бы у уха удержать не смог бы. А уж подмигивать! — Да, мэм, он здесь. — Тед обернулся к Бобби и сказал, не прикрыв трубку ладонью. — Аланна спрашивает, как там твоя девочка?
— Да-да. Не меньше, чем на дюйм с прошлого лета. А твои волосы! Почему ты не стрижешь их?
Теперь “каприс” двигался со скоростью двадцати миль в час, а впереди машины остановились намертво, чуть не дотянув до съезда номер 9, но Салл все еще ничего не замечал. WKND, специализирующаяся на старых песнях, передавала “? и Мистерианс” — они пели “96 слез”, а он думал о том, как шел за Диффенбейкером по центральному проходу церкви к гробу взглянуть на Пейгано под записанные на пленку церковные песнопения. В тот момент над трупом Пейгано реяли звуки “Пребудь со мной” — над трупом Пейга, который бывал абсолютно счастлив, сидя рядом со своим автоматом, с вещмешком на коленях, с запасом “уинстонок” за ремнем его каски и наигрывая “Уезжаю в край далекий” снова и снова.