— Это будет великий день, — сказал Ларри и подумал о том, как здорово будет взять в руки большую гитару, подключить ее к еще большему усилителю и начать наигрывать что-нибудь. Может быть, «Глорию», или «Прогулку с собакой». Собственно говоря — все, что угодно, кроме «Крошки».
— Потому что ты этого хотел. А мне не хотелось, чтобы ты на меня сердился. Но ты ведь рассердился, правда? Ты сердишься на меня.
— Не смей ко мне прикасаться. Оставайся со своим отцом. Похоже, вы вместе с ним все продумали. Как вы расправитесь со мной. Почему бы тебе просто не поселиться в моей гостиной, Фрэнни? Не запачкать ковер? Не швырнуть угли из печи в мои часы? Почему бы и нет?
— Ну, — сказал Старки, — ничего не поделаешь. Ты теперь исполняешь обязанности. Он хочет, чтобы ты немедленно прибыл в Вашингтон. Он вызовет тебя на ковер и до крови искусает тебе задницу, но ты будешь просто стоять там, поддакивать и принимать все как должное. Мы сделали все, что могли. Этого достаточно. Я убежден, что этого достаточно.
Коджак хотел. Стью освежевал кролика. Идея съесть кролика живым пришлась не очень по душе его желудку.
Он лег неподалеку от них, но заснуть не смог. Наконец он пересек дорогу и по колено в зарослях тимофеевки пошел по направлению к амбару, на крыше которого была надпись. Тысячи кузнечиков выскакивали у него из-под ног, и Ларри подумал: «Я их чума. Я их темный человек.»