— Ага. — Глубокомысленно произнес Ицкович и выпустил клуб ароматного дыма.
Матвеев выглянул в окно. В редких разрывах низких серых облаков проглядывали… нет, не кусочки синего неба, а другие облака, светлее по оттенку и плывущие выше. Солнце пряталось где-то совсем высоко. И куда, спрашивается, исчезли голубые небеса полудня? Хмурый северный день клонился к закату. А не очень-то и далеко отсюда — если смотреть по прямой — за морем и горными кряжами Западной Европы, на юго-востоке, пробивались первые, ещё достаточно робкие ростки новой войны. Но и это и всё происходящее за окном уже через несколько минут Степана не беспокоило. Он буквально «вырубился» прямо за столом, привалившись спиной к стене и уронив голову на грудь. В пепельнице дотлевала, чёрт знает какая по счёту, сигарета, а в чашке подёрнулся маслянистой плёнкой недопитый кофе, сваренный уже безо всяких изысков. Организм, подстёгиваемый никотином и кофеином, не выдержал такого издевательства и выдал парадоксальную реакцию — Матвеев просто уснул. На этот раз без сновидений.
Черт! Кто же знал, что ее так проберет, но, слава богу, оклемалась она довольно быстро, и Ицкович — от греха подальше — увел ее из кондитерской на воздух.
— Актер Морис Шевалье, — отрапортовал Урицкий, на этот раз, заглянув в папку. — И художник Пабло Пикассо.
Степан прошел немного по проспекту и, подобрав заведение по вкусу, присел за выставленный на тротуар столик.
Таня взглянула на часы и, убедившись, что время еще есть, бросилась искать хоть какое-то оконце, но, в результате, спряталась за решеткой ограждения и оттуда теперь смотрела на Баста фон Шаунбурга. На то, как он читает газету, и как пускает клубы сигарного дыма…