А на этих оказалось еще и плетение. Могучее и одновременно изящное, явно наложенное кем–то не только сильнее меня, но и гораздо опытнее. Нет, не совсем то же, что я видел утром: чуть измененное, модифицированное под другой металл, под другую цель… но все равно знакомое, будто в нем было что–то особенно-личное, неповторимое.
Тоска вновь колыхнулась внутри, сменилась гневом – и тут же схлынула. Я стиснул зубы и тряхнул головой, отгоняя лишние эмоции.
Андрей Георгиевич, до этого молча подпиравший стену широченной спиной, шагнул вперед. И я на мгновение испытал что–то вроде страха из детства – настолько жутко выглядел одноглазый бритый дядька с огромными усами, вся правая половина лица которого напоминала один сплошной рубец.
Нарывается. Изо всех сил нарывается, сволочь. При свидетелях.
Прикосновение холодных досок чуть успокоило, но боль прошла только через минуту или две. И даже после этого виски продолжали пульсировать так, что череп грозился развалиться на части, и мне приходилось изо всех сил сжимать его ладонями. Полежав еще немного, я все-таки смог осилить простенькое целебное плетение, но при этом выдохся так, будто только что одолел на дуэли обоих братьев, Андрея Георгиевича и деда одним махом.
– Сможешь подключить отца? – спросил я. – Очень нужно, правда. В долгу не останусь.