Одну захоронку из сносимого дома я должен взять в этом году. Её в августе найдут, жалко отдавать в чужие руки, ведь разворуют. Говорят, из самого Алмазного фонда в перестройку спёрли бидон бриллиантов. Наилучшей чистоты и размером не меньше десяти карат. Ну и зачем мне отдавать государству найденное? Чтобы тоже спёрли?
– С чего? Она сама хочет меня в Москву пристроить. А тут парень со своей квартирой.
Из диспансера ещё вызвали на консультацию. Лечащий врач у меня не изменился, хотя я опять был прописан в коммуналке. Другой, понятно. У бабушки стало плохо со здоровьем, вот она и прописала меня к себе, чтобы площадь не пропала. Дело было сложное, пришлось походить по кабинетам районных инстанций, однако увенчалось успехом. Когда бабушка умерла, я остался прописанным в её комнате. Жить там не жил, но приезжал часто.
– Приезжай. Хочешь, могу даже ключ дать. У меня там ничего секретного нет.
– Симулянт! – раздражённо констатировал он. – А восемнадцать уже давно исполнилось. Выдать ему под расписку повестку, и чтобы через три дня он был на сборном пункте. Я лично проконтролирую!
О содержимом письма Фернандо не поставили в известность, однако после внеочередного сеанса связи с Гаваной настойчиво попросили вспомнить процесс передачи до самых мельчайших подробностей. Затем с помощью специального альбома заставили составить портрет подростка. А ещё через неделю Фернандо Гонсалес Парра был вторично официально предупреждён о неразглашении, а неофициально ему намекнули о смертельной опасности болтовни.