– Он станет замечательным, – понизил я градус, – но не раньше, чем вы сработаете проц… ну-у… хотя бы на двадцать тысяч транзиков. И еще бы памяти «Коминтерну» добавить, «метров» двести, для начала…
Косыгин помолчал, подумал, словно заново переживая за дело всей своей жизни, которое так и не дали довести до счастливого конца.
– Алексей Николаевич… Знаю, что вы недолюбливаете Андропова, но он, как и вы, большой сторонник преобразований. Когда Юра работал в моей команде, то всерьез ратовал за венгерский опыт конвергенции социалистических и капиталистических методов. Даже, я помню, заговаривал о «долговременной программе перестройки управления народным хозяйством», а я его громил и распекал… К чему я все это говорю? Экономику нашу критикуют все кому не лень, а вот как нам… – он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, – перестраиваться? Как добиться, чтобы советские люди жили лучше немцев и разных прочих шведов? Мы это можем! Но как?
Вот только, кроме нечаянной любви, во мне не остывало и другое чувство – долга. Сегодня я уже почти собрался проводить Инну до дому, и тут нарисовался Лушин.
Я подтянул самодельную клавиатуру и продолжил юзать. Не прошло и получаса, как в дверь суматошно застучали – все коды тут же выветрились из моей головы, и я поспешил в прихожку. Тарабанить не переставали, пока не открыл дверь, – за порогом стояла перепуганная Ирка, Настина подружка, бледная, глаза по пять копеек.
– Вон, вон они! – снова запрыгала Света и помахала рукой: – Дюша! Мы здесь!