Черт, еще немного, и я начну сюсюкать! Опустив глаза – губы сами разошлись в выражении симпатии, – я соскреб с пломбирного «снежка» толстую стружку, зачерпнул подтаявшего мороженого и вобрал губами, пробуя языком, смакуя холодную сласть.
Еще недавно я точно знал, что буду делать в восемьдесят втором году – поеду на Дальний Восток, заново знакомиться с Дашей. Не знаю даже, что мне удастся изменить к тому времени, но если я буду жив, то начну все сначала, с чистого листа. Я ведь помню все свои ошибки, все грешки и упущения. Исправлю не по совести содеянное и докажу, что Даша не совершила ошибки, когда ответила мне: «Да…»
Поднявшись на пятый, Юрий Владимирович прошел еще одну проверку и зашагал к кабинету номер два. В приемной его встретил Гаврилов.
Наташкин голос приобрел стеклянность, и она смолкла, боясь расчувствоваться.
Потрепавшись еще минут десять, мы, наконец, достали противень и водрузили его на стол. Пицца исходила паром, дразня ароматами, неведомыми на этой жилплощади.
Москва радовала меня возвращением былого, не порушенного под улюлюканье «вечных двух процентов дерьма».