– Это несправедливо! – заметил Драгомиров.
Так или иначе, но 21 июля в Зимнем дворце был дан торжественный прием по поводу манифеста. Всего две недели спустя его опубликования. Столица кипела и бурлила. Санкт-Петербург из-за этой выходки Императора стал на какое-то время центром интереса всего мира. Поэтому на прием Николай Александрович даже приказал министру двора продавать билеты за очень немаленькие деньги. Шутка ли – такое событие! Пригласил минимум обязательных персон бесплатно – а остальные пусть сами приходят, кто пожелает. Только оплатив входной билет. За право фотографировать на приеме он также велел брать отдельную плату. Ну и отдельный платный абонемент на финальную пресс-конференцию.
Надо сказать, что эта книга производила неизгладимое впечатление и на образованных людей. Для тех же крестьян и рабочих, что читать научились только в армии, она была первой сложной книгой, не только прочитанной, но и изученной ими самым доскональным образом. То есть она ложилась в фундамент, становясь этаким аналогом Библии.
– Насколько мне известно, австрийская монархия еще со времен XVII века держится очень неоднозначной позиции по отношению к России. С одной стороны, ей был нужен союзник против Османской империи, пока та еще была сильна. С другой стороны, этот союзник не должен претендовать на зону ее традиционных интересов на Балканах. Во времена Екатерины II это обострилось и вошло в ту прогрессирующую фазу, которая существует поныне. Австрийское правительство целенаправленно более века работает над тем, чтобы настроить поляков против русских и тем затруднить рост нашего могущества. А сейчас, насколько мне известно, идет активная агитация и в Малороссии. Дескать, мы все не единый народ, а каждый порознь.
За Эжени Бонапарт, например, стояли все монархисты Франции, объединившиеся благодаря Буланже вокруг ее отца. А это сила! Практически весь офицерский корпус и генералитет плюс изрядная часть промышленников. А кто стоял за Клеопатрой? Во Франции – никто. Ибо республиканцы – это пустой звук, который гонялся ветром в угоду конъюнктуре. А для монархистов она была слишком худородной. Имелись, конечно, кое-какие родственные связи с бельгийской аристократией, но это ничего не решало. Ведь Бельгия была классическим европейским лимитрофом, вечно прислоненным к кому-нибудь из соседей.