Перед развилкой поезд сбавляет скорость. Потом до моих ушей долетает странный звук, и вот уже состав снова разгоняется. Причем у стрелки не было никого. Она что, сама перевелась на нужную колею? Не спрятался же стрелочник при виде поезда, в самом деле. Но спросить не у кого.
Ладер, конечно же, был не против. Его тоже бесило вынужденное бездействие. Да и к морю его никогда не тянуло. Сам удивляется, что не укачивает.
Темнота, холод, давящий на уши гул и вибрирующая тяжесть водяной массы. И грохот разрывов, едва различимый в рокоте шторма.
Боцман лежит в прежней позе, но уже накрытый плащом с головой. И я уже уверен, что он был мертв еще до того, как мы пришли. Ольты по-прежнему не видно. Тинса… Тинса все там же, у мешков. Только откинулась на спину и уже не шевелится. Остекленевший взгляд уставлен в небо, на груди бурое пятно, над левым виском — аккуратная дырка с запекшейся кровью.
— Цел вроде, — отвечает Фогерен подозрительно хриплым голосом. Не схватил бы он воспаление, это сейчас совсем ни к чему. Подтаскиваю к нему баулы, пристраиваю тот, что поменьше, под голову.
Капитан и трое его спутников уже пришли в себя, но лишь злобно зыркают в мою сторону. Ибо больше ничего сделать не могут. Очень осторожно — чтобы пальцы не откусил — извлекаю из его рта кляп, и освобождаю его уши. Надо ведь, чтоб он слышал мои вопросы. Мне ведь есть о чем спросить.