Вниз я спускался пешком, а не на лифте. Я шел по черной лестнице. Чуть не сломал шею — там этих мусорных бачков миллионов десять — но наконец выбрался. Лифтер меня даже не видел. Наверно, до сих пор думает, что я сижу у этих Дикстайнов.
— Что? — спрашивает. А сама смотрит на какую-то девчонку в другом конце зала.
— То есть как это? — говорю. — Ты же знаешь, что он в воскресенье до вечера никогда не приезжает.
— Как приятно! Может быть, вы знаете моего сына? Эрнест Морроу — он тоже учится в Пэнси.
Он только посмотрел на меня и опять стал качать головой, и лицо у него стало такое серьезное, грустное. Мне вдруг стало жалко его до чертиков. Но не мог же я торчать у него весь век, да и тянули мы в разные стороны. И вечно он бросал что-нибудь на кровать и промахивался, и этот его жалкий халат, вся грудь видна, а тут еще пахнет гриппозными лекарствами на весь дом.
— Ты правда хочешь? Если не хочешь — не надо. Мне решительно все равно.