Вижу удивление на лице Романова и тень недовольства. Некоторое время он смотрит на меня с раздражением, но потом неохотно кивает. «Вероятно, решил, что меня пропоносило от близкой встречи с небожителем?» - в голове возникает предположение.
- В понедельник и узнаем, будут они стелить передо мной ковровую дорожку и заказывать оркестр? - шучу.
Григорий Васильевич вздохнув, отвернулся к Ксенофонтову. Они переглянулись. «Подозрения в присвоении чужого творчества, подрывают веру в мою честность и порядочность», - соображаю.
С сожалением провожу рукой по действительно холодной коже крутого бедра и натыкаюсь на резинку колготок. Подсовываю палец под упругий край и замечаю красный след тугого пояса. «Бедная! Сколько терпеть приходится женщинам от нас - бездушных самцов?» - обобщаю, жалея ее.
«Дурочка! Подонок испоганил ее детство, воспользовавшись наивностью ребенка, а она боится, что в этом начнут обвинять ее!» - догадываюсь.
Эту информацию Романов читал еще медленнее, иногда возвращаясь к прочитанному. Порой задумывался, отрываясь от чтения. «Вспоминает или сравнивает», - предполагаю.