Лицо парня исказилось, скулы окаменели, он на миг закрыл глаза, а когда открыл — передо мной снова был блистательный и невозмутимый аристократ. И, кажется, он уже жалел, что позволил мне увидеть вспышку своего гнева.
— Прекрати называть меня так. У меня имя есть!
— А я разве не умела? — повторила я его трюк с бровями.
И каждая комната с набором дорогущей мебели. Святой Фердион, да мне даже прикасаться было страшно ко всему этому бархату, паркету, мрамору и лаку. Если честно, это были самые красивые помещения, которые я видела в жизни. И все новое, целое. Никаких трещинок на столе, сколов на ручках, потертостей на сидениях. Изумительно. Если бы не злость, я, наверное, вообще не решилась бы прикоснуться ко всему этому великолепию. Но за плечом стоял и усмехался человек, от вида которого внутри поднималось что-то темное и яростное.
Лисса, которая не желала пачкать свои холеные ручки и лишь брезгливо отбрасывала листья носком дорогого сапожка, тронула парня за руку. И тот наклонил голову, слушая невесту. Я отпрянула, пытаясь скрыться за наваленными для костров кучами. И снова перед глазами поплыли картины того, о чем я старалась не думать. Такие стыдные и такие чувственные прикосновения, нежные губы и жесткие руки… А потом наоборот…
Скомканная бумажка улетела за столы, а я похлопала Томаса по плечу.