— Вот, — протянул Алексей Валентинович бумаги, выданные ему в больнице и сел на стоящий возле стола потертый стул. Хирург недовольно зыркнула на него (ему даже показалось, что сейчас она заорет визгливым голосом: «Кто вам разрешал садиться?»
— Да, хотя бы Светлова. Поэта Михаила Светлова. Вы знаете, мне нравятся его стихи. И не только его знаменитая «Гренада». В 70-е годы многие его стихи стали песнями. Во время моего детства он был довольно популярен, хотя уже к тому времени умер вначале 60-х от рака легких. Мне было интересно, и я познакомился с его биографией. Так вот, в конце тридцатых, точно не помню когда, НКВД вам составило справку из заведенного на Светлова дела. Там что ни абзац — то явная 58-я статья. С моей точки зрения, там выдумки не было — сплошная правда, но с точки зрения органов эта правда взывала об аресте. Светлов дружил с троцкистами, в разговоре с разными людьми излишне чистосердечно называл все своими именами. Выказывал недовольство массовыми репрессиями. Говорил об уничтожении старых большевиков и приходе на их место в партию карьеристов. На него постоянно доносили. Но вы его не трогали.
Алексей Валентинович аккуратно сложил прочитанные газеты на скамейку и, устало прикрыв глаза, откинулся на покатую деревянную спинку — подумать. Теперь он прикидывал и перебирал планы, как ему убедить энкавэдэшников, что в тело малообразованного шофера Нефедова переселился разум много чего знающего потомка. Убедить и при этом не попасть ни в сумасшедший дом, ни в разряд шпионов. У него уже вчерне наметился план ближайших действий, когда от раздумий его отвлекло наигранное покашливание остановившегося напротив мужчины. Максимов недовольно открыл глаза.
Куевда вскочил, привычным жестом одернул китель и четким шагом прошел за высокую дверь. Не было его минут пятнадцать. Вышел и также молча сел на прежнее место. Опять подождали. Из коридора зашел бравый военный, внешним лоском и манерами напоминающий белогвардейского адъютанта, как их любили представлять в советских фильмах, только серебряных аксельбантов на груди не хватало и напомаженного пробора; достал из кожаной папки и подал полковнику толстый, запечатанный сургучом большой конверт из серой бумаги. Полковник осмотрел конверт и подозвал Куевду.
— Терпимо… Только соображаю я что-то с трудом и не помню ничего… Пустота в голове… Не помню кто я, где я… Даже число не помню.