— Первый же выстрел во дворе, окруженном со всех сторон домами, прозвучал бы очень гулко. У многих жильцов открыты форточки. Кто-нибудь позвонил бы в милицию. Начал бы загораться свет в окошках, в общем, уверен, они бы от такого шухера убежали. До тебя бы у них руки точно не дошли.
— Да-а… Благополучно… Мы все на это надеялись, до поры до времени. Мы все чувствовали себя невиновными и ждали, что наши справедливые советские следователи во всем разберутся… Я уже больше трех месяцев здесь. При мне ни один человек не выпущен на свободу. НКВД в собственных ошибках не признается. Если кого арестовали, значит — виновен. Все, кого я знал, покидали эту камеру только по приговору суда или Особого совещания. Все получили разные сроки лагерей или, так сказать, «без права переписки».
— Во многих странах, — прервал его Лосев, — уже несколько лет ученые безрезультатно бьются с полупроводниками. У кого-то получилось?
Алексей Валентинович учел поправку и выстрелил снова.
Когда весть о музейном оружии разнеслась по ученическим семьям, примеру первого родителя последовали и несколько других, тоже обладавших для этого дела лишними финансами и правильным мировоззрением. Буквально за полгода висели на стенах и стояли на полу практически все образцы стрелкового оружия Красной Армии времен прошлой войны (не было только редкой автоматической винтовки Симонова, АВС-36, и трех станковых пулеметов (крупнокалиберного ДШК, неудачного и тоже редкого ДС-39 и пришедшего на фронт во второй половине горюновского СГ-43). Все остальное, включая легендарный здоровенный максим, можно было посмотреть, потрогать, «пострелять» и даже разобрать и собрать (в присутствии самого Алексея Валентиновича или нескольких его доверенных помощников из числа старшеклассников). После недолгих колебаний в экспозицию добавились и два образца оружия под промежуточный патрон, проходивших под конец войны только лишь фронтовые испытания и массово на вооружении не состоявших: самозарядный карабин Симонова, СКС, и ручной пулемет Дегтярева, РПД.