— Люблю, — покривил душой «Саня», но и полностью равнодушным к этой обаятельной молодой женщине, доверчиво прильнувшей к нему мягким теплым телом, он уже не был.
— Так ты ведь сама себя так на проходной назвала.
— Что вы имеете в виду? — вскинул бровь Сталин.
— Как… — Клава погладила мужа по лицу. — А как я должна к этому относиться? Когда ты, якобы, память потерял, и я этому поверила — ты ведь тоже другим человеком из больницы вернулся. Ничего не помнил: ни того, что у нас с тобой раньше было, ни своих привычек, ни своих манер. Ты ведь даже кушать стал по-другому. И что? Разве я тебя тогда разлюбила? Я тебя приняла таким, каким ты стал, и была рада, что хоть живой после аварии остался. А потом, мне стыдно теперь в этом признаваться, но ты мне даже больше понравился своим новым характером, каким-то более культурным, что ли, более воспитанным и разумным. Правда, я ведь тогда считала, что это мой Саня так после удара головой изменился в еще лучшую сторону. Что же мне тебя теперь сторониться, когда мы мужем и женой, не стесняясь, пол-августа прожили? А я тебе не кажусь молодой дурочкой? Ты, вон, школьный учитель, да еще из будущего. Умный, интеллигентный, воспитанный, в два раза больше меня проживший? Разве тебе со мной интересно, как с человеком, как с женой?
— Хорошо, — кивнул Алексей Валентинович, — смотри, Михаил, как у нас обычно киношные герои стреляют: одной рукой пистолет никто не держит — все стремятся двумя. (Бах! Бах! Бах!..)
— Ясно. А в необъяснимые чудеса вы верите?