Меня с наслаждением наказывали поцелуем, а я чувствовала, как по моему лицу скользят волосы. Через десять минут я вошла во вкус и стала настоящей преступницей, за что понесла заслуженное наказание. С законом у меня проблем нет. Это у закона со мной проблемы… Потом я отважилась на рецидив, прослыв злостной рецидивисткой, заработав себе еще один допрос с пристрастием.
Анабель подняла голову, а потом склонила ее, глядя своим обезображенным лицом на меня. И тут позади нее появился еще один призрак. Призрак женщины. Она словно вырывалась откуда-то, пытаясь прорваться в наш мир. Через мгновенье передо мной стояла мать Альберта. Красивая женщина в очках, с тем же самым холодным взглядом — визиткой, который до сих пор остается для меня загадкой. Она схватила Анабель за горло и что-то беззвучно кричала. Я не могла понять, что происходит. Анабель сумела высвободить руку и показать в сторону кухни. Мать Альберта отпустила ее, а потом подошла ко мне и кивнула. Она смотрела на меня знакомыми глазами, а я стояла и плакала, как ребенок. Мама Альберта, положила мне на голову свою руку, прикосновения которой я не почувствовала. А потом улыбнулась, сверкнув очками.
Освальд даже не удивился, увидев меня. У него просто ритмично задергался глаз. При виде палаты он глубоко вздохнул и глухо простонал: «Да что ты будешь делать!».
— И все-таки она вертится! — орал потерпевший, размахивая руками и сверкая глазами. — Вы представляете! Вертится!
— «Путь к сердцу инквизитора лежит через покаяние!». «А путь к сердцу журналиста лежит через «возьми, милая, перепиши, что тебе надо!»» — парировала я, глядя на свою прижатую к папке "маленькую преступницу", поверх которой лежала большая "рука правосудия".
— А потиш-ш-ше можно, с-с-скотина… — проворчала я, накрываясь одеялом.